Союз еврейских полисменов - Страница 27

Ландсман оборачивается. Двое в дебюте. На одном модный пиджак, какие-то полускрытые столом брюки и шикарная любавичская бородища. Густая, черная, как будто оттененная мягким карандашом искусного гримера. Черная велюровая кипа, отделанная черным же шелком, приколота к гуще прически уверенною рукою. Темно-синий плащ его и такого же цвета фетровая шляпа висят на крюке, вделанном в зеркальную стену: ярлык шляпы отражается в зеркале. Глаза этого игрока подчеркнуты темными пятнами: выразительные глаза, внимательные, печальные. Противник его – бобовер в длинной хламиде, бриджах, белых чулках и шлепанцах. Кожа бела, как страница свежекупленной школьной тетрадки. Шляпа лежит на коленях: черный пирог на черной тарелке. Кипа приклеена к затылку, как будто плоский карман пришит к остриженным волосам. Не испорченный полицейской работой глаз воспринял бы эту пару как обычных завсегдатаев эйнштейновского клуба, зачарованных перспективами только что начатой партии. Но Ландсман поставил бы сотню долларов, что они даже забыли, чей ход. Оба стараются не пропустить ни слова из разговора за соседним столом.

Берко подходит к незанятому столику, выдергивает из-под него за гнутую спинку венский стул с рифленым плетеным сиденьем, устанавливает стул между столиком, за которым русский громит Велвела, и столиком «черных шляп». Он величественно опускается на жалобно скрипнувший стул, расставив ноги, раскинув полы шиша, как будто собирается пообедать всеми присутствующими. Сдергивает за тулью шляпу, обнаруживает блеснувшие чернотой и сединой волосы. Седина придает ему вид добрый и мудрый. Бывал, конечно, Берко мудр, и в доброте ему не откажешь, но оба эти качества он весьма часто с готовностью задвигает куда подальше. Сиденье стула продолжает взывать к придавившим его мощным ягодицам детектива.

– Привет ребятишки, – обращается Берко к «черным шляпам». Он потирает руки и укладывает их на бедра. Салфеточку, вилочку, ножичек – и приступай к трапезе. – Как делишки?

С мимикой и жестикуляцией бесталанных актеров-любителей «черные шляпы» изображают удивление.

– Мы мирные люди, – заверяет любавичер.

– Все б такими были! – живо и с удовольствием реагирует Берко. – Моя любимая фраза на идиш. Приятно побеседовать с хорошим человеком. Расскажите что-нибудь о Фрэнке.

– Мы его не знаем. Какой такой Фрэнк? – повышает степень удивленности любавичер. Бобовер молча переглядывался со своим королем.

– Друг бобовер. как вас звать-то? – подключается Ландсман.

– Меня зовут Салтиел Лапидус. – Актер-бобовер явно пытается освоить амплуа робкой поселянки. Он манерно складывает пальцы на полях своей шляпы. – И ничего я не знаю, добрые господа.

– Но с Фрэнком-то вы играли, – напирает Берко.

Голова Салтиела Лапидуса судорожно дергается.

– Нет-нет.

– Да, – вмешивается любавичер. – Знали мы его.

Лапидус сверкает на предателя взглядом, но тот отводит глаза. Ландсман наслаждается изяществом ситуации. Шахматы правоверному иудею дозволяются даже – в отличие от иных игр – в субботу. Однако шахклуб «Эйнштейн» сугубо мирское заведение. Любавичер затащил бобовера в этот вертеп в сомнительные часы пятницы, накануне субботы, требующей от обоих более благочестивых действий. Он заверял партнера, что все сойдет гладко, что никакой беды не будет… И вот, пожалуйста!

Ландсману любопытно, он даже, можно сказать, тронут. Пересечение межфракционных границ – явление нечастое. Он и ранее замечал, что, кроме гомосексуалистов, лишь шахматисты нашли пути к преодолению барьеров, разделяющих секты, к наведению мостов между конкретными людьми.

– Я его видел здесь, – признает любавичер, глядя на бобовера, как бы желая внушить тому, что бояться им нечего. – Видел я этого Фрэнка. Ну, может, разок-другой сыграл. Он в высшей степени талантливый шахматист.

– В сравнении с тобой, Фишкин, – вмешивается русский, – этот пацан просто Рауль Капабланка.

– Вы, – поворачивается Ландсман к русскому, – знали, что он наркоман. Откуда?

– Детектив Ландсман, – в голосе русского слышен упрек, чуть ли не обида, – вы меня не узнали?

Толчок – и вот он, выхвачен из подвалов памяти.

– Василий Шитновицер. – Не так уж и много лет прошло, около дюжины. Молодого еще русского он тогда арестовал за участие в торговле героином. Недавний иммигрант с судимостью, вышвырнутый хаосом в рухнувшей ТРР – Третьей Российской Республике. Человек с неправильным идишем и неправильным поведением, с до противности близко посаженными глазами. – Ну, вы-то меня сразу узнали.

– Вы симпатичный парень, – льстит Шитновицер. – И хваткий. Вас нелегко забыть.

– Он в Бутырке сидел, – информирует Ландсман Шемеца, имея в виду знаменитую московскую тюрягу. – Неплохой парень. Здесь в кафе наркотой приторговывал.

– Вы и Фрэнка героином снабжали? – сходу спрашивает Берко.

– От дел отошел, – сухо отрезает Василий Шитновицер. – Шестьдесят четыре федеральных месяца в федеральном Элленсбурге, Вашингтон. Бутырка детским садом покажется. Хватит, завязал, детективы, верное дело. А если бы и не завязал, то уж Фрэнку бы не втюхал ни дозы, честно. Я, может, псих, но не полный идиот.

Ландсман чувствует толчок и занос от схваченных тормозами колес. Наезд!

– Почему? – Голос мудрого и доброго Берко. – Почему продать дозу Фрэнку не просто преступно, но и прямой идиотизм, мистер Шитновицер?

Негромкий щелчок, слегка глуховатый, как будто в закрытом рту клацнули зубные протезы. Велвел опрокинул своего короля на доску.