Союз еврейских полисменов - Страница 98

К оглавлению

98

– Это верно. Я много лет в полиции, и по пальцам одной руки можно пересчитать случаи, когда дикая история оказывалась правдой.

...

Нелегкий фокус – предпочитать простые объяснения вещей в мире, полном евреев

– Согласна.

...

Потому трудно быть еврейским полицейским

– Мне нравится. Жаль будет с этим расстаться.

Литвак дернул плечами, как бы давая понять, что непременно посочувствовал бы, будь он на это способен. Его жесткие глаза протыкают застрявшего в дверях Голда и формулируют какой-то вопрос, на который Голд трясет головой. Ответив таким образом, Голд ретируется к телевизору.

– Понимаю, что это нелегко, – говорит Бина, – но скажите нам, что вы знаете о Менделе Шпильмане?

– И о Наоми Ландсман, – добавляет Ландсман.

...

Если думаете я убил Менделя то вы так же заблуждаетесь как и он

Я вообще ничего никогда не думаю.

...

Счастливая

Таков мой дар.

Литвак смотрит на часы и издает какой-то звук-обломок, по мнению Ландсмана – страдальческий. Он щелкает пальцами. Появляется Голд, и Литвак поднимает в воздух исписанный блокнот. Голд мгновенно исчезает и еще более мгновенно появляется с новым блокнотом. Он подходит к Литваку, вручает ему блокнот и молча спрашивает, не следует ли распорядиться визитерами каким-либо из множества доступных способов. Литвак этот вопрос игнорирует, жестом отсылая Голда прочь. Потом отодвигается в сторонку и хлопает по освободившемуся месту рядом с собой. Бина расстегивает парку и садится. Ландсман подтягивает стул. Литвак открывает блокнот на первой странице.

...

Любой Мессия обречен в момент когда пытается спасти себя

39

Фрум, ветеран кубинской кампании, служил у Литвака в Матансасе и расхлебывал с ним кровавую кашу Сантьяго. Фрум – опытный пилот и надежная кадровая единица. Ему можно доверять, потому что нет в нем ни следа веры. Литвак слишком часто сталкивался с обдуманным и многосторонне, многоэшелонно обоснованным предательством правоверных. Пилот Фрум с оглядкой доверял лишь показаниям панели инструментов. Трезвомыслящий, дотошный до педантичности, компетентный, спокойный, выносливый… Когда он выгрузил в Перил-Стрейт команду новичков, салаги оставили самолет Фрума, понимая, что из них должно получиться.

«Пошлите Фрума», – накарябал в блокноте Литвак, когда от мистера Кэшдоллара поступило сообщение о чудесном разрешении от бремени в Орегоне. Во вторник Фрум вылетел на юг, а в среду (да разве ж это простое совпадение? – всплеснет руками правоверный) – в среду Мендель Шпильман замаячил в кабинете Бухбиндера на седьмом этаже отеля «Блэкпул», сообщив, что он разбазарил все свои благословения до последнего, а последнее приберег для себя самого. Пилот Фрум в это время находился за тысячу миль от отеля «Блэкпул», на ранчо в окрестностях Корваллиса, где Флиглер и Кэшдоллар, прилетевшие из Вашингтона, торговались с фермером, владельцем волшебного рыжего явления.

Да мало ли пилотов, способных доставить Шпильмана в Перил-Стрейт! В пилотах недостатка не было, но все они либо люди посторонние, либо юные правоверные. Посторонним лучше не доверяться, а юные правоверные… Литвак опасался, что Мендель Шпильман разочарует юного правоверного, что начнут досужие языки молоть плевелы праздных сплетен. Если верить доктору Бухбиндеру, Шпильман пребывал в состоянии неуравновешенном и непредсказуемом. Возбужденный, капризный, он вдруг впадал в состояние прострации, клевал носом, заплетающимся языком плел какую-то ахинею. Цадик-Хадор весом в пятьдесят пять кило! Можете себе такое представить?

В таких обстоятельствах Литвак остановился на другом пилоте, также абсолютно лишенном веры и верований, но рассудительном и сдержанном, а также связанном с Литваком древней связью, внушающей ему определенные надежды. Первую мысль об этом пилоте Литвак изгнал из сознания, но вторая мысль оказалась о нем же. К тому же время подпирало. Уже дважды Шпильман соглашался отправиться к доктору Робуа на Перил-Стрейт и дважды передумывал. И Литвак приказал выйти на этого пилота и предложить ей работу. И она согласилась, содрав с Литвака на тысячу долларов больше, чем он собирался ей заплатить.

– Женщина… – процедил доктор, передвигая ладью ферзевого фланга – ход, насколько мог видеть Литвак, не дававший ему никакого преимущества. Доктор Робуа в прецизионной мерке Литвака обладал недостатком, свойственным всем верующим. Все внимание стратегии и полное пренебрежение тактикой. Ход ради самого хода, без мысли о последствиях. – Сюда.

Они сидели в кабинете второго этажа главного здания, с видом на пролив, на домишки индейского поселения с путаницей сетей и зигзагами деревянных мостков, сбегавшихся к категоричному восклицательному знаку нового причала для гидропланов. Кабинет принадлежал Робуа, но в углу его стоял еще один стол, для Мойша Флиглера, когда тот прибывал в Перил-Стрейт и когда его можно было удержать за столом. Альтер Литвак предпочитал обходиться без столов, как в служебной, так и в домашней обстановке, если понятие «домашняя обстановка» вообще к нему применимо. Он спал в гостиных, гаражах, на чьих-то диванах. Его рабочим столом мог стать и кухонный, а офисом – полигон, кафе или шахклуб «Эйнштейн», запасник института Мориа.

...

У нас тут полно мужчин менее мужественных, – написал Литвак. – Надо было завербовать ее раньше

98