Союз еврейских полисменов - Страница 18

– Работала. Просто работала.

Густо-розовый диван исчез за углом контейнера-модуля, и Ландсмана посетило еще одно озарение.

– Похоронная команда на подходе.

Он имел в виду комиссию министерства внутренних дел, учрежденную на время переходного периода, подготовку Реверсии, похороны их полицейского управления. Вот уже год управление лихорадит, какой-то слышен шепот, какая-то канцелярская белиберда, какие-то регистрации, рекомендации, бюрократический балет. И если что-то пойдет наперекосяк, всегда можно будет свалить все на «этих евреев».

– Мистер Большая Лопата появится в понедельник, – кивает она. – Самое позднее – во вторник.

– Фельзенфельд, – с отвращением ворчит Ландсман. – Три бельма ему в глаз… – Чего еще от этого типа ждать? Слинял за три дня до появления шомера из похоронной команды.

Из трейлера вываливаются еще двое работяг, выносят библиотечку порнографии и портрет президента Соединенных Штатов, цветная печать на картоне. Стандартный портрет, все на месте. Подбородок попкой, раздвоенный; фотозагар игрока в гольф, лихая обветренность яхтсмена-квортербэка, нападающего-непопадающего, неисчерпаемые резервы фотоэнергии и фотоуверенности. Детективы при случае натягивали на портрет дамские трусики в кружавчиках и обстреливали его катышками смоченной туалетной бумаги.

– Время кроить саван для нашей конторы, – изрекает Берко, глядя вслед портрету.

– Нет, ты еще ничего не понял, – говорит Бина, и Ландсман догадывается по ее интонации, что у нее куча новостей, одна другой хуже. – Пошли, ребята, – приглашает Бина, как пригласил бы любой инспектор на ее месте, и Ландсман должен повиноваться. Пять минут назад мысль выполнять распоряжения бывшей жены показалась бы ему абсурдной, но, видя, как она кивнула в сторону модуля, он надеется, что все его чувства и эмоции в ее отношении, если таковые еще уцелели, утонут в серости служебной субординации.

Как и полагается в ситуации поспешного бегства, офис Фельзенфельда выглядел так, будто хозяин вышел только что с намерением вскоре вернуться. Снимки в рамках, полузасохшие комнатные растения в горшках, батарея бутылок сельтерской и куча противокислотной медицинской жвачки.

– Располагайтесь, – предложила Бина, развернув к себе мягкое конторское кресло на колесиках и по-хозяйски в нем располагаясь. Под скинутой ядовито-оранжевой паркой оказались пыльно-коричневый брючный костюм и простая белая блузка. Этот наряд больше соответствовал представлениям Ландсмана о вкусе Бины. Он неудачно попытался абстрагироваться от распиравшего блузку тяжелого бюста, родинки и веснушки которого до сих пор еще не стерлись из его зрительной и тактильной памяти. Они с Берко повесили верхнюю одежду на крюки у двери, держа головные уборы в руках, уселись на стулья. Взгляды жены Фельзенфельда и его детей все так же направлены на посетителей кабинета, все так же удивлен своей безвременной кончиной болтающийся на леске лосось с отпускного фото беглого хозяина кабинета.

– В общем так, ребята, – решительно начала Бина, известная обоим своей манерой приступать к делу без долгих предисловий. – Ситуация у нас с вами, конечно, не фонтан. Не улучшает ее и то, что один из вас мой бывший муж, а другой, гм. кузен. – Она эмоционально припечатала по-американски: – Shit. – И по инерции привесила еще фразочку на том же наречии: – Know what I'm saying? Так?

Судя по паузе, Бина ожидала ответа. Ландсман всем корпусом повернулся к Берко.

– Ты, что ли, кузен?

Бина улыбнулась, показывая, что ей не смешно. Она протянула руку назад и вытащила из шкафа стопку блеклых голубых сшивателей, толщиной не менее полдюйма каждый, все помечены красными пластиковыми наклейками. При виде этих папок сердце Ландсмана екнуло, как будто он увидел свое отражение в зеркале.

– Видите?

– Да, инспектор Гельбфиш, я вижу, – заверил Берко голосом фальшивым и неискренним.

– И знаете, что это такое?

– Неужто незавершенка? – подивился Ландсман.

– Знаете, чем хорош этот забытый Богом Якови?

Они молчали, ожидая продолжения.

– Дождь. Две сотни дюймов в год. Любого остряка проймет. Любой национальности, даже самой остроумной.

– Сильный дождь, – уважительно заметил Берко.

– Так вот, прошу прочистить уши и слушать повнимательнее. Еще два месяца – и в нашу захолустную контору нагрянут федеральные умники с федеральными целями и федеральными улыбочками. И потребуют выложить карты на стол. И поинтересуются ситуацией в подразделении, которым я на сегодняшний день имею честь руководить.

Да, язык у них у всех неплохо подвешен, у Гельбфишей. Семейное качество. Порассуждать, поубеждать… Папаша Бины чуть было не отговорил Ландсмана оставить бредовую идею женитьбы на его дочери. И это за день до даты бракосочетания.

– Вы меня достаточно знаете. Вы знаете, что я из кожи лезла, стараясь и надеясь попасть в это кресло или в кресло такого же уровня. Вы знаете, что я старалась поддерживать великую местную традицию по возможности ловить преступников и упрятывать их куда положено. И вот я сижу в этом кресле. До первого января.

– Бина, мы тебя понимаем, – прогудел Берко, на этот раз намного искреннее. – И устремления твои и ситуацию. Понимаем и сочувствуем.

Ландсман заверил, что понимает Бину и сочувствует ей вдвое глубже.

– Высоко ценю ваше понимание и сочувствие. И тоже понимаю, как вы относитесь к этому вот…

Она прихлопнула конопатой ладонью стопку дел. Одиннадцать скоросшивателей, самый древний двухгодичной давности. В отделе по расследованию особо опасных преступлений еще три пары детективов, но ни одна из них не скопила такой толстой стопки нераскрытых дел.